Неточные совпадения
Был белый утренний час;
в огромном
лесу стоял тонкий пар, полный странных видений. Неизвестный охотник, только что покинувший свой
костер, двигался вдоль реки; сквозь деревья сиял просвет ее воздушных пустот, но прилежный охотник не подходил к ним, рассматривая свежий след медведя, направляющийся к горам.
Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что
лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса.
В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся
в костер и осветил маленькую, белую фигурку человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
Следующие два дня были дождливые,
в особенности последний. Лежа на кане, я нежился под одеялом. Вечером перед сном тазы последний раз вынули жар из печей и положили его посредине фанзы
в котел с золой. Ночью я проснулся от сильного шума. На дворе неистовствовала буря, дождь хлестал по окнам. Я совершенно забыл, где мы находимся; мне казалось, что я сплю
в лесу, около
костра, под открытым небом. Сквозь темноту я чуть-чуть увидел свет потухающих углей и испугался.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Та к прошли мы с час. Вдруг Дерсу остановился и сказал, что пахнет дымом. Действительно, минут через 10 мы спустились к реке и тут увидели балаган и около него
костер. Когда мы были от балагана
в 100 шагах, из него выскочил человек с ружьем
в руках. Это был удэгеец Янсели с реки Нахтоху. Он только что пришел с охоты и готовил себе обед. Котомка его лежала на земле, и к ней были прислонены палка, ружье и топор.
В 8 часов вечера дождь перестал, хотя небо было по-прежнему хмурое. До полуночи вызвался караулить Дерсу. Он надел унты, подправил
костер и, став спиной к огню, стал что-то по-своему громко кричать
в лес.
Наконец узкая и скалистая часть долины была пройдена. Горы как будто стали отходить
в стороны. Я обрадовался, полагая, что море недалеко, но Дерсу указал на какую-то птицу, которая, по его словам, живет только
в глухих
лесах, вдали от моря.
В справедливости его доводов я сейчас же убедился. Опять пошли броды, и чем дальше, тем глубже. Раза два мы разжигали
костры, главным образом для того, чтобы погреться.
Оказалось, что первым проснулся Дерсу; его разбудили собаки. Они все время прыгали то на одну, то на другую сторону
костра. Спасаясь от тигра, Альпа бросилась прямо на голову Дерсу. Спросонья он толкнул ее и
в это время увидел совсем близко от себя тигра. Страшный зверь схватил тазовскую собаку и медленно, не торопясь, точно понимая, что ему никто помешать не может, понес ее
в лес. Испуганная толчком, Альпа бросилась через огонь и попала ко мне на грудь.
В это время я услышал крик Дерсу.
В то время когда мы сидели у
костра и пили чай, из-за горы вдруг показался орлан белохвостый. Описав большой круг, он ловко, с налета, уселся на сухоствольной лиственнице и стал оглядываться. Захаров выстрелил
в него и промахнулся. Испуганная птица торопливо снялась с места и полетела к
лесу.
Через час наблюдатель со стороны увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры от дождя. Дым от
костров не подымается кверху, а стелется низко над землей и кажется неподвижным. Спасаясь от комаров и мошек, все люди спрятались
в балаган. Один только человек все еще торопливо бегает по
лесу — это Дерсу: он хлопочет о заготовке дров на ночь.
Сумерки
в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на земле, уже ложились ночные тени. По мере того как разгорался
костер, ярче освещались выступавшие из темноты кусты и стволы деревьев. Разбуженная
в осыпях пищуха подняла было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась
в норку и больше не показывалась.
В дыму идти становилось все труднее и труднее. Начинало першить
в горле. Стало ясно, что мы не успеем пройти буреломный
лес, который, будучи высушен солнцем и ветром, представлял теперь огромный
костер.
Разве только где-нибудь
в русской степи у
костра или
в лесу старый обозчик станет рассказывать от скуки, как
в их деревне разбойничал такой-то; слушатель, взглянув на потемки, вздрогнет, крикнет при этом ночная птица, — вот и все поминки.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя
костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись
в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть
в самый огонь. Кверху от
костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали
в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
Окончив ужин, все расположились вокруг
костра; перед ними, торопливо поедая дерево, горел огонь, сзади нависла тьма, окутав
лес и небо. Больной, широко открыв глаза, смотрел
в огонь, непрерывно кашлял, весь дрожал — казалось, что остатки жизни нетерпеливо рвутся из его груди, стремясь покинуть тело, источенное недугом. Отблески пламени дрожали на его лице, не оживляя мертвой кожи. Только глаза больного горели угасающим огнем.
Вспыхнул
костер, все вокруг вздрогнуло, заколебалось, обожженные тени пугливо бросились
в лес, и над огнем мелькнуло круглое лицо Игната с надутыми щеками. Огонь погас. Запахло дымом, снова тишина и мгла сплотились на поляне, насторожась и слушая хриплые слова больного.
Снова вспыхнул огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени к
лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг
костра,
в безмолвной, враждебной пляске.
В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды
в небе улыбались искрам, маня к себе.
Это был чеченец Гамзало. Гамзало подошел к бурке, взял лежавшую на ней
в чехле винтовку и молча пошел на край поляны, к тому месту, из которого подъехал Хаджи-Мурат. Элдар, слезши с лошади, взял лошадь Хаджи-Мурата и, высоко подтянув обеим головы, привязал их к деревьям, потом, так же как Гамзало, с винтовкой за плечами стал на другой край поляны.
Костер был потушен, и
лес не казался уже таким черным, как прежде, и на небе хотя и слабо, но светились звезды.
К восьми часам туман, сливавшийся с душистым дымом шипящих и трещащих на
кострах сырых сучьев, начал подниматься кверху, и рубившие
лес, прежде за пять шагов не видавшие, а только слышавшие друг друга, стали видеть и
костры, и заваленную деревьями дорогу, шедшую через
лес; солнце то показывалось светлым пятном
в тумане, то опять скрывалось.
Они сидели, а тени от
костров прыгали вокруг них
в безмолвной пляске, и всем казалось, что это не тени пляшут, а торжествуют злые духи
леса и болота…
Когда все утомились и Лаптев пошел отыскивать Костю, чтобы ехать домой, Юлия остановилась перед небольшим пейзажем и смотрела на него равнодушно. На переднем плане речка, через нее бревенчатый мостик, на том берегу тропинка, исчезающая
в темной траве, поле, потом справа кусочек
леса, около него
костер: должно быть, ночное стерегут. А вдали догорает вечерняя заря.
Перед самым выходом на сцену я прошел
в дальнюю, глухую аллею сада, пробежался, сделал пяток сальто-мортале и, вернувшись, встал между кулисами, запыхавшись, с разгоревшимися глазами. Оглянул сцену, изображавшую разбойничий стан
в лесу. Против меня, поправее суфлерской будки, атаман Карл с главарями, остальные разбойники — группами. Пятеро посредине сцены, между мной и Карлом, сидят около
костра.
Стена
леса была — как грудь, а
костер — словно кровавая рана
в ней.
Пришли сплавщики с других барок, и я отправился на берег. Везде слышался говор, смех; где-то пиликала разбитая гармоника. Река глухо шумела;
в лесу было темно, как
в могиле, только время от времени вырывались из темноты красные языки горевших
костров. Иногда такой
костер вспыхивал высоким столбом, освещая на мгновение темные человеческие фигуры, прорезные силуэты нескольких елей, и опять все тонуло
в окружающей темноте.
Было долгое молчание, и только
костер яростно шумел и ворочался, как бешеный. Луна всходила: никто и не заметил, как посветлело и засеребрились
в лесу лесные чудеса. Еремей тряхнул головой и сказал окончательно...
«Сестры», подрядчик и лесообъездчики расположились
в тени навеса, где солнце не так жгло; лошади были привязаны
в лесу, и для них был устроен небольшой
костер из гнилых пней и свежей травы, дававший густую струю белого едкого дыма.
Мы отлично провели этот день, ходили
в лес, несколько раз принимались пить чай, а вечером, когда солнце стояло багровым шаром над самым
лесом, старик-караульщик, который один жил на Половинке
в качестве прислуги, заменяя кучера, горничную и повара, развел на берегу речки громадный
костер; мы долго сидели около огня, болтая о разных разностях и любуясь душистой летней ночью, которая
в лесу была особенно хороша.
Каждый из них среди людей — светел и приятен, как поляна
в густом
лесу для заплутавшегося; каждый тянет к себе рабочих, которые посмышлёнее, и все Михайловы ребята
в одном плане держатся, образуя на заводе некий духовный круг и
костёр светло горящих мыслей.
Лежу у опушки лесной,
костер развёл, чай кипячу. Полдень, жара, воздух, смолами древесными напоенный, маслян и густ — дышать тяжело. Даже птицам жарко — забились
в глубь
леса и поют там, весело строя жизнь свою. На опушке тихо. Кажется, что скоро растает всё под солнцем и разноцветно потекут по земле густыми потоками деревья, камни, обомлевшее тело моё.
На другой же день добрые поселяне пускали
в лес скот, объедавший дочиста молодняк, драли лыко с нежных, неокрепших деревьев, валили для какого-нибудь забора или оконницы строевые ели, просверливали стволы берез для вытяжки весеннего сока на квас, курили
в сухостойном
лесу и бросали спички на серый высохший мох, вспыхивающий, как порох, оставляли непогашенными
костры, а мальчишки-пастушонки, те бессмысленно поджигали у сосен дупла и трещины, переполненные смолою, поджигали только для того, чтобы посмотреть, каким веселым, бурливым пламенем горит янтарная смола.
Чу! тянут
в небе журавли,
И крик их, словно перекличка
Хранящих сон родной земли
Господних часовых, несется
На темным
лесом, над селом,
Над полем, где табун пасется,
И песня грустная поется
Перед дымящимся
костром…
Сегодня мы разложим
в лесу костер и около него вздремнем часа три-четыре, до той поры, когда начнет чуть-чуть брезжить рассвет. К заре мы уже должны быть
в «будках», чтобы не прозевать первого тетеревиного тока.
До утра кипит веселье молодежи вокруг купальских
костров, а на заре, когда
в лесу от нечистых духов больше не страшно, расходятся, кто по перелескам, кто по овражкам.
Красное зарево
костров, освещая низины
леса, усиливало мрак
в его вершинах и по сторонам.
Теперь
в лесах за Волгой купальских
костров не жгут. Не празднуют светлому богу Яриле. Вконец истребился старорусский обряд.
Тогда-то свершилось «падение Керженца». Семьдесят семь скитов было разорено рассыльщиками. Голова Александра дьякона скатилась под топором палача
в Нижнем Новгороде, несколько старцев сожжено на
кострах возле села Пафнутова. И сорок тысяч старообрядцев, не считая женщин, бежало из Керженских
лесов за литовский рубеж
в подданство короля польского.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к свету, а Жилин до края
леса не дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну
в лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит —
лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется и люди у
костров.
Ей казалось сейчас, что там,
в полутьме,
в кущах хвойного бора, там, где не видно огней, куда не достигает пламя
костров, медленно и важно плывут высокие тени странных, неведомых и таинственных существ
леса.
Яркие точки
костров, их огневое пламя сквозило между стволами деревьев, освещая
лес. Но там,
в глубине его, царит темнота. И туда хорошенькая Любочка направила свои шаги, замирая от охватившего ее чувства ужаса.
На другой день я не хотел рано будить своих спутников, но, когда я стал одеваться, проснулся Глегола и пожелал итти со мною. Стараясь не шуметь, мы взяли свои ружья и тихонько вышли из палатки. День обещал быть солнечным и морозным. По бледному небу протянулись высокие серебристо-белые перистые облака. Казалось, будто от холода воздух уплотнился и приобрел неподвижность.
В лесу звонко щелкали озябшие деревья. Дым от
костров, точно туман, протянулся полосами и повис над землей.
Войдя
в реку, мы пристали к правому ее берегу и тотчас принялись устраивать бивак
в лесу, состоящем из ели, пихты, березы и лиственицы. Время года было позднее. Вода
в лужах покрылась льдом, трава и опавшая с деревьев листва, смоченные дождем, замерзли, и мох хрустел под ногами. Натаскали много дров и развели большой
костер.
И сейчас, сидя y
костров, пережевывая куски мяса, конфискованного ими y жителей селения и запивая их деревенским пивом, гусары, то и дело, зорко вглядывались
в темноту ночи,
в ту сторону, где чернел огромный пустырь, прилегавший к далеком
лесу.
Направо и налево, по полугоре, на черной притоптанной земле белели палатки, а за палатками чернели голые стволы чинарного
леса,
в котором беспрестанно стучали топорами, трещали
костры и с грохотом падали подрубленные деревья.
Не прошло пяти минут, как со всех сторон затрещали и задымились
костры, рассыпались солдаты, раздувая огни руками и ногами, таская сучья и бревна, и
в лесу неумолкаемо зазвучали сотни топоров и падающих деревьев.
Рубщики
леса делали свое дело: топоры звучали по
лесу быстрее и чаще; только
в то время, как слышался свист снаряда, все вдруг замолкало, средь мертвой тишины раздавались не совсем спокойные голоса: «Сторонись, ребята!» — и все глаза устремлялись на ядро, рикошетировавшее по
кострам и срубленным сучьям.
Мы третий день косили
в Опасовском
лесу. Был вечер, солнце село. Наш табор расположился на полянке, около лощины. Старики отбивали косы,
костры трещали, и синий дым медленно стлался между кустами. Дальние полянки дымились легким туманом.
Молодой солдатик вскочил и мигом исполнил приказание ближайшего начальства.
Костер с треском разгорается. Вылетает целый сноп искр, и большое пламя освещает окружающую дикую местность, сложенные
в козлы ружья, стволы сосен, и красный отблеск огня теряется
в темноте густого
леса. Старый солдат все продолжает свой рассказ.
На прогалине
леса у
костра сидели человек десять солдат
в разных позах, иные дремали, иные слушали монотонный, как шум воды, рассказ старого товарища, бывалого уже
в боях и видавшего виды. Другие, тихо разговаривая, курили свои трубки.
Тотчас же из запасного хвороста были разведены
костры и люди Ермака расположились около них. Группа казаков
в сопровождении Миняя была отряжена
в ближайший
лес за топливом и живностью.
Одна часть солдат разбрелись, по колено
в снегу,
в березовый
лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались
в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных
в кучку, доставая котлы, сухари, и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась
в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для
костров и плетни для защиты.
— Ребята, ведмедь, — сказал один солдат. Все подняли головы; прислушались, и из
леса,
в яркий свет
костра, выступили две, держащиеся друг за друга, странно одетые человеческие фигуры.